Сегодня у меня был совершенно обычный день. Я проснулся около восьми утра, мой завтрак, так заботливо приготовленный Гленом, стоял рядом со мной, на тумбочке. Как всегда, никаких излишеств. Яйцо, тост, щедро смазанный малиновым джемом, именно его подавали в нашем доме в среду, тарелка горячей каши, апельсиновый сок в стакане и кофе в кофейнике. Один и тот же набор запахов, который сопровождал меня на протяжении многих лет по утрам. Рядом с подносом стоял ещё один привычно-утренний набор - щётка, чаша с водой и пустая посудина. С самого моего раннего возраста, Глен старался сделать все, чтобы тебе не пришлось вставать до первого завтрака. Да, именно, в нашей семье завтракать привыкли несколько раз.
Я привычно сел в кровати, опираясь спиной на ком из подушек и приступил к утреннему ритуалу. О предстоящем событии напоминала лишь парадная мантия, приготовленная все тем же Гленом, но я всегда мог чуть прищуриться и сделать вид, что эта мантия ничем не отличается от моей повседневной одежде. Да, я с первой минуты пробуждения пытался убедить себя в том, что этот день ничем не отличается от остальных. Но, на самом деле, мне очень не хотелось сейчас пускать все на самотек. Мне не нравилось, что я не контролировал ситуацию полностью. Ещё больше меня выбивало из колеи то, что я практически не контролировал Рейв. Мне приходилось лишь полагаться на то, что ей эта помолвка нужна так же, как гиппогрифу нужен наездник. Мы ведь оба собирались разрушить эту помолвку. Но, надо отдать нам должное, это обстоятельство не заставило нас отказаться от шика. Буквально за пару дней, мы организовали масштабную встречу, выбрали и оформили яхту, заказали лучшие напитки, продукты, договорились с лучшими домовиками и даже перекупили у организаторов какого-то ненужного праздника салют. Ладно, это все сделал я. И теперь мне хотелось верить в то, что Равенна пойдёт в том наряде, который вчера прислал ей я. Мне было важно устроить все так, как хочу этого я. На деньги родителей, разумеется. В этом я был непреклонен. Если отец хочет, чтобы я лёг в постель с этой неполноценной британкой, то пусть оплачивает это удовольствие из своего кармана.
Нет, не подумай, мне понравилась Равенна, но я ещё не знаю, насколько сильно я могу ей доверять.
Утренний моцион, доведенный до автоматизма, прошёл сегодня чуть быстрее обычного. Мне это не понравилось, но я решил, что сегодня у меня будет ещё много поводов для огорчений, так что на эту ситуацию я попробую взглянуть сквозь пальцы.
Была лишь половина десятого, а я уже был сыт, помыт, побрит и одет. От меня исходил лёгкий аромат гвоздики и грейпфрута. Платиновое кольцо с индивидуальной гравировкой и изысканно-обточенным крупным изумрудом лежало в бархатной коробочке в нагрудном кармане мантии, рядом с волшебной палочкой. В таком виде я спустился ко второму завтраку, который обычно подавался в десять утра и включал в себя различные пироги, свежие фрукты и французский коньяк. К моему удивлению, я не был голоден, но рюмка коньяка все быстро исправила и я смог употребить привычную порцию пирогов. За время завтрака, у меня сложилось впечатление, что мать также пытается делать вид, что сегодня нас ждёт спокойный день, она даже спустилась к завтраку в своем обычном халате. Отец же, наоборот, всем своим поведением подчеркивал необычность этого дня. Он тоже был одет в домашнюю одежду, но его волосы, усы и борода явно уже были щедро обработаны различными средствами. Он пил больше обычного и, вопреки обыкновению, покладисто слушал рассказы матушки о ее снах, а не пытался зарыться в газету. Я тогда даже подумал о том, что отец как-то подозрительно сильно рад тому, что его сын, наконец, подходит непростительно близко к черте, отделяющей холостую жизнь от семейной. А я смотрел на отца и понимал, что больше всего в этой жизни я не хочу жениться на той, которой потом буду изменять. Как отец.
В полдень, сытые и наговорившиеся, мы встали из-за стола. Обычно этот завтрак занимал у нас час, а затем мы отправлялись на работу, но сегодня мы могли позволить себе гораздо больше, ведь сегодня был не совсем обычный день. Через час мы должны были выйти. Родители отправились переодеваться, а я решил скоротать время в кабинете отца, за книгой. Но и тут я оказался бессилен, почти все время я смотрел лишь на свой шрам от гораздо более простого к скромного кольца, которое и сейчас лежало в тумбочке.
Из глубоких раздумий меня вырвал тихий писк Глена. Он пытался как можно мягче сообщить мне о том, что кареты поданы и можно отправляться за семьёй Забини. Да, кареты тоже были моей идеей. Зелёная катера и серебрянная, на высоких колёсах. Они стояли прямо у входа, на козлах обеих карет сидели кучеры в белой одежде и были готовы начать править шестеркой чёрных лошадей. Осознание того, что отец потратил столько денег впустую, заставило меня едва улыбнуться. Чарльз заметил эту улыбку, но истолковал ее немного иначе.
- Любуешься, сын? Ты был прав, это того стоит. Пусть все знают, что скоро Эйвери станет на одного больше, а Забини на одного меньше!
Я улыбнулся шире. Эти слова отца меня позабавили, ведь один из моих планов как раз предполагал уменьшение популяции Забини. Только немного другим путем. Правда теперь в это был втянут Яксли, так что этот план остаётся лишь экстренно-запасным.
Я сел в зелёную карету, напротив родителей, дверь хлопнула, кони фыркнули и мы поехали. Серебряная карета предназначалась для семьи Забини, мы должны были прибыть вместе. Весь путь до дома моей будущей невесты мы преодолели в молчании. Впрочем, молчание было очень разное. Мать периодически тяжело вздыхала, эта идея ей не нравилась и она не понимала, почему отец принял такое решение. Отец улыбался. Мне кажется, он был просто в восторге от собственной идеи, которая так удачно связывала меня с Фиделиусом. А я все ещё иногда пытался сделать вид, что не происходит ничего необычного. Я держался, двигался и дышал также, как обычно. Когда мы подъехали к дому Забини, я вышел, чтобы помочь Равенне и её матери сесть в карету. Я был галантен, обаятелен и умудрился ни разу не посмотреть в глаза будущей невесте. Я все ещё не мог увидеть в ней надёжного союзника.
Я захлопнул дверь и вернулся в свою карету. Мы тронулись вновь. Через занавешанное окно кареты я видел, как пошёл дождь, но даже он не остановил англичан. Нашим каретам сигналили машины, пешеходы издавали восторженные звуки, кто-то выкрикивал поздравления. Почти никто не остался равнодушным. Если не считать нас, людей в карете. Ну или меня. Мне казалось, что сейчас эти магглы испытывали в тысячу раз больше счастья, чем я сам.
Поездка заняла почти полтора часа. Когда я вышел из кареты и помог выйти собственной матери и дамам Забини, я наконец смог расправиться нормально плечи и потянуться. Свадебный корабль был уже на причале, лошади и кареты были направлены кучерами в сторону стойла, им ещё предстояло везти нас назад, а мы по-хозяйски вошли на корабль.
Вокруг столов сновали домовики. Я лично проверил вина, убедился в том, что все блюда будут готовы вовремя, раздал указания о времени подачи закусок и проверил бокалы на наличие чар заполнения. Ни один гость не должен был сегодня сказать, что у него были ограничение в напитках.
Зал был украшен на славу. Воздушные шары, цвета британского флага, символика разных магических школ и даже эмблема министра. Здесь было все, что хотел видеть мой отец, здесь было все, что было нужно министерству. Мой взгляд наткнулся на портреты Гэмпа и правящего монарха. Да, за эти элементы декора отец ещё заплатит, но сейчас я лишь отвернулся и раздраженно протер глаза.
Пока я проверял готовность зала, мои родители вели беседу с будущими "родственниками", тарелки заполнялись закусками, бокалы наполнились шампанским. Появились и первые гости. Гидеон в сопровождении Энн (или наоборот), Терренс и Катрин. Эти четверо появились практически одновременно, стоило им войти в зал, как в их руках появилось по книжечке, в которой был представлен план мероприятия с таймингом, были помечены номера столиков для каждого гостя и так же находилась карта зала и самого корабля. Все было идеально. К четырем часам зал наполнился гостями, я прошёл к своему месту рядом с Равенной, я умудрился ещё ни разу не встретиться с ней взглядом, сел и посмотрел на отца, который призывно поднял бокал и начал приветственную речь.
- Волшебники и волшебницы, господа и дамы! Цвет магического сообщества, - я невольно презрительно глянул на Скорпиуса и Эллиота с их дамами, - благодарю Вас за то, что в этот чудесный день Вы пришли на мероприятие, которое организовали для Вас две великие семьи!.....

Жаркий июльский день. Солнечный. Просто сказка, а не погода. Самое время сейчас бы отправиться на прогулку по парку или вовсе уехать в Ньюквей и насладиться морским прибоем, уловом местных рыбаков, приготовленным на огне специально для тебя, спокойствием, единением с природой. Словом - идеальное время, чтобы отдохнуть от городской (и в основном политической) суеты.
Но только не для Терренса. И не для всех гостей предстоящей сегодня помолвки. И, конечно, не для виновников этого торжества.
Радостное событие, скажете вы? Такое...полное надежды, предстоящего счастья, любви, в конце концов?
Не в этот раз. Впрочем, конечно, Терренс не возьмётся полностью отвечать за эмоции и, громко говоря, чувства жениха и невесты по отношению друг к другу. Но, пожалуй, даже сам факт того, что “влюблённые” обратились к нему с просьбой о помощи, чтобы не дать этому браку заключиться, уже о многом говорит.
Стоя перед зеркалом и завязывая парадный галстук цвета бургундского вина, он невольно думал о том, как все сегодня может сложиться. Из “хозяев” его будет рада видеть, пожалуй, только Равенна - поскольку с родителями с обеих сторон за последние дни он успел изрядно подпортить отношения. Но как, как эти люди не могли понять, что их решение абсолютно, полностью, ну просто в корне неверно? Казалось бы, люди во главе серьёзной политической организации должны бы хорошо разбираться в ситуации, в людях, но они не могут разобраться даже в собственных детях! Причём, в отличие от самого Терренса, они же детей и воспитывали. Как они могут просто взять и заставить двух молодых людей просто вступить в брак друг с другом - то есть добровольно подставить руки под кандалы, потому что в данной ситуации иначе и назвать нельзя.
Хорошо, Терренсу было легко говорить - в свои сорок пять он был всё такой же вольной птицей, как и раньше, если не считать серьёзных отношений с мадемуазель Лотте, но его ведь никто и не попрекал. Ну так, иногда, больше в шутку. Но на отсутствие внуков им было не пожаловаться.
А здесь? Что они хотели показать этим шагом? Что Эйвери такие хорошие, абсолютно не радикальные и имеют связи с образцовой семьёй Забини? Отчего ж не с Поттерами, в таком случае? С Уизли? Лонгботтомами? Союз внутри Фиделиуса не показывал, с точки зрения Терренса, ничего, кроме неизменной закрытости чистокровной аристократии магической Британии. Нет, он не стал бы агитировать их вступать в союз с магглорожденными или полукровками - так он и сказал Блейзу, - за исключением ситуации, если молодые люди сами того захотят. Но смысла в их принудительном шаге просто не было. Может, он слишком пропитался духом американского либерализма, где все же у каждого человека есть свобода выбора. Последствия его тоже есть, но в конце концов не должно быть места принуждению - тем более когда эта ошибка совершается во второй раз. Тогда ещё хоть какая-то политическая выгода была, а теперь Чарльз и Блейз, считая, что спасают собственные шкуры и шкуры своих детей, жертвуют счастьем их же собственных детей. И совершенно глухи к любым доводам, сколько бы Терренс не пытался их урезонить. Кажется, его даже хотели вычеркнуть из списка гостей, но потом, наверное, сочли это невыгодным шагом с точки зрения политики - еще не хватало показывать раскол внутри Фиделиуса, особенно на фоне нынешнего мероприятия.
Поэтому Терренсу сегодня, вместо наслаждения погодой, придётся играть роль гостя, радующегося этому событию. Ведь сегодня все должно быть идеально, чтобы у прессы не было ни единой зацепки для запятнания двух столь благородных фамилий.
Было даже противно от их пафоса.
А уж какое место они выбрали...масштабнее корабля сложно было что-то придумать. Разве что подобие маггловского самолёта, только огромного.
Приготовления занимали больше времени, чем обычно - так всегда бывает, когда куда-то идти не хочешь. Но он обязан - ради Рейв. И эта кодовая фраза заставляла его надевать этот светлый костюм, в котором однозначно будет жарко. Заставляла улыбаться Катрин, приветствуя её у дверей и предлагая ей руку. Заставляла провожать её в шикарную машину, заказанную специально для того, чтобы ни в коем случае не оставить трещину на репутации семей (прежде всего, Эйвери, как казалось Терренсу). И, в конце концов, заставляла улыбаться самой Рейв, уже там, на палубе.
- Благодарю, Равенна, это всегда взаимно, - ответил он ей на приветствие, не имея возможности сказать ей что-то ободряющее, поддерживающее.
Трудно представить, как тяжело должно быть ей самой. Не контролируя ситуации, просто доверять все ему. Конечно, у него были варианты, которые могут помочь расторгнуть помолвку, но сначала её все равно придется заключить, потому что их воплощение требует времени.
Он был очень напряжен. И надеялся, что Чарльз и Блейз почувствовали это даже через ослепительную улыбку и безупречное приветствие.

Бывают такие моменты, когда ты не знаешь, как относиться к происходящему. Всё подстроено и учреждено, чтобы на вас что-то не подумали. Кажется, Фиделиус и иже с ними думали только за спасение своих шкурок и наказание маленьких мальчиков из Люмено.  Благо Ричард Яксли в этом прямого участия не принимал, хотя за участие старших Яксли можно было бы счесть непосредственное явление Терренса там.  А он, наверное, после пары прекрасных разговоров уже не сомневался, что три немаленьких ребенка по именам Малькольм, Киаран и Гидеон немного заигрались. Самую малость. На пожизненное хватит. Не бесить это отношение «взрослых, умных дядек» к ним попросту не могло. С другой стороны, в комедии или драме, разыгрывавшейся сегодня, одну из главных ролей играл и Фиделиус в виде Равенны. И если про Эйвери Гидеон наверняка знал, что тот явно от счастья не светится, а готов разослать всем приглашения в виде круцио и авады, то про Равенну он лишь догадывался. Но что же всем этим хотели показать? Наказание для Эйвери и жертва бедной Равенны, которая наверняка уже давно нашла свою судьбу и явно не в Малькольме? Или за этим скрывался какой-то шаг, который Гидеон не мог просчитать?  И почему ради очередной политической игры идут на такие жертвы, которые снова касаются бедняги-психа? Елены было недостаточно?
День в целом был безмятежный, если бы не одно «но»: сегодня надо было быть на помолвке, усиленно улыбаться и поддерживать друзей (и не дать Малькольму замочить всех вокруг. А то знаете ли, прикрытия не получится. А Эйвери отправят в Азкабан, и кто знает, может и его, Гидеона, отправят в места не столь отдаленные, если он слишком уж расчувствуется, не подумает и побежит помогать старому другу). Про себя Гидеон был благодарен, что Энн тоже пригласили на помолвку, потому что иначе, кажется, подбить его на «разнести все вокруг», «пойти, найти и замочить этого идиота Гэмпа» и прочее было бы крайне просто. А при ней он привык сдерживать свои порывы «пойти замочить кого-нибудь» или «расчувствоваться по поводу политики». Хотя не всегда получалось, конечно. Ну а еще там должен был быть Терренс. При нем тоже как-то не хотелось падать мордой в грязь. Так что… соберись и будь молодцом, Гидеон.
***
- Надо много улыбаться, – пробурчал он себе под нос, и как будто чтобы придать себе побольше уверенности, покрепче сжал руку Энн. – Ты же будешь улыбаться за нас обоих? – с надеждой спросил Гидеон свою прекрасную спутницу. – А может, придется улыбаться за всю яхту. Или что они там заказали…
Зная размах Эйвери, Яксли не сомневался: просто помолвкой не обойдется. Но даже когда они добрались до корабля, он не смог сдержать удивления. «Да уж. Эйвери. Вот это прикрытие. Теперь общественность скорее поверит».
Вежливо здороваясь со всеми и приветливо, но весьма сдержанно улыбаясь, он продвигался по кораблю в поисках виновников торжества. Дяде он лишь кивнул, вряд ли тот особенно хотел с ним разговаривать. В прошлый раз их сообщение слегка не заладилось, да еще и Яксли старший был рядом с Катрин, и Гидеону показалось, что они о чем-то разговаривали.  Взглядом он нашел Скорпиуса с какой-то рыжей девушкой и тоже кивнул им («Неужели он пришел с Розой на это торжество?»)
- Равенна, прекрасно выглядишь! – оттарабанил Гидеон, поравнявшись с еще-пока-что-мисс-Забини. – Надеюсь, все хорошо? А Малькольм далеко?
И он продолжил искать Малькольма. Не то, чтобы ему надо было сказать что-то мрачному Эйвери, но поддержать друга очень хотелось.  Хотя бы сказать, что если что, он, Гидеон, всегда готов помочь.

Сраная помолвка, сраный корабль, сраный Эйвери!
Проклиная всё на свете, Эллиот нацеживал в стакан последние капли виски, одновременно сокрушаясь и радуясь тому, что он слишком жмот, чтобы открыть новую бутылку. Которая наверняка где-то завалялась. В общем-то еще и искать её было лень.
До выхода оставалось пятнадцать минут, а он все еще сидел на кухне в домашней одежде и оттягивал решающий момент напоследок. В комнате висела приготовленная одежда - кажется, если бы не Лили, он бы пошел хоть в футболке и джинсах, смотря что первым попалось бы под руку, вместо парадного костюма. Несмотря на некоторое напряжение, которое заставляло их отношения искрить в последнее время, он бы очень хотел, чтобы она оказалась на этом сраном мероприятии вместе с ним.
Но - соплохвост сожри этого Лестрейнджа - Лили Поттер обязана была присутствовать на работе. Любопытно, а он сам хотя бы будет работать или его тоже пригласили на торжество? Впрочем, наверное, нет. Лестрейнджа бы не пригласили. Даже если бы Малькольм очень захотел, что вряд ли. Эллиот не помнил, чтобы тот где-то мелькал с Эйвери, а через него проходило очень много информации.
Допив виски и с грохотом поставив стакан на стол, он потянулся было к пачке, но вспомнил, что курил уже раз триста за этот день.
Сраные нервы.
Его невероятно возмущала эта помолвка. Его драгоценную Рейв продавать в рабство этому мрачному типу! Он плохо знал Малькольма - но не то чтобы очень хотел знать его лучше. Ему было достаточно того, что при виде этого аристократа начинает выстраиваться внутри дополнительная защита. И иметь с ним дело вообще не хотелось, а уж что говорить о том, чтобы отдать ему на растерзание сестру!
Какого хрена?!
К тому же, этот брак был не нужен обоим. Только родители в нем души не чаяли.
Но Эллиот должен был признать: его переживания ни в какое сравнение не шли с переживаниями самой Рейв (которая их, разумеется, сдерживала намного лучше своего старшего брата) и Люпина (который продемонстрировал киллерские наклонности, узнав о предстоящей помолвке). Забини очень надеялся, что Бэгмен сможет приковать их друга к батарее или чему-нибудь еще, чтобы тот ни в коем случае не вырвался из квартиры и не вломился на корабль, просто потому что это будет самоубийство. Он определенно доверял этой блондинке - иначе бы остался с Люпином сам. К счастью, она откуда-то имела вполне четкое представление о том, что конфликт с Эйвери может стоить жизни, а потому должна была сделать все возможное для нейтрализации Люпина.
Стрелки на часах приближались к 15.45, и Эллиот заставил себя встать из-за стола и начать собираться. Хотя и очень хотелось опоздать.
Еще раз мысленно поблагодарив Лили, он оделся в подготовленный костюм, забрал с кухни сигареты, положил палочку во внутренний карман пиджака. Он мог бы сейчас найти тысячу дел, чтобы не выходить из дома - даже уборку сделать. Но все же со вздохом переступил порог и закрыл за собой дверь.
Никаких пафосных машин, карет и прочей ерунды. Он аппарировал из ближайшего переулка и почувствовал приступ тошноты - то ли от перемещения в пространстве после алкоголя, то ли от увиденного корабля и осознания реальности происходящего.
Это был тот самый момент, когда он готов был просто послать к Мерлину политику и сорвать эту помолвку. Но он обещал Рейв держать себя в руках. Зачем - непонятно.
Сраная политика. Сраные аристократы.
Все так приторно улыбались - аж зубы от количества сахара сводило. Хотя было очевидно, что все это было напускное, но почему-то это раздражало еще сильнее.
Эллиот даже не постарался улыбнуться. Холодно поприветствовал родителей обеих сторон, хмуро кивнул старшему Яксли, который бесил своим безупречным спокойным поведением - а ведь он, между прочим, должен был заниматься тем, чтобы этой помолвки не было!
Забини схватил бокал шампанского с первого попавшегося подноса и выпил его залпом, после чего бокал магически исчез.
Не успокаивало.
Рейв быстро улыбнулась ему издалека, уделяя внимание другим гостям. Хотелось подойти к ней и еще раз предложить сорвать это чудесное мероприятие и вызволить ее из плена, но такое ощущение, что она намеренно не давала ему этого шанса.
Рядом с ним возникали все новые люди, почему-то желающие пожать ему руку и поздравить с помолвкой сестры. Он уже уставал благодарить их сквозь зубы.
Протиснувшись сквозь толпу, наконец, к Равенне, он увидел ее рядом с Линнетт на диване и хотел было уже уйти, но...в конце концов, все взрослые люди. Пора было уже принять тот факт, что она была с кем-то другим и, вероятно, счастлива.
-  Чудесно выглядите, обе, - произнес он вместо приветствия и присел на подлокотник дивана возле Рейв. - Назови мне хотя бы одну причину, почему я не должен поджечь этот корабль, - уже тише обратился он к сестре.

Рейв была не просто воспитана аристократкой, она была ею рождена. И этот статус, вопреки расхожему мнению, всегда означал в первую очередь способность держать удары судьбы с гордо поднятой головой и невозмутимой улыбкой и нести себя по жизни с осанкой королевы. Даже если ноги по колено увязли в зыбучем песке, а груз на плечах того мерзкого сорта, что давит к земле отнюдь не своим материальным весом.
При этом Забини никогда не была идеалом. И умение держать себя в руках, внешне оставаясь при любом испытании нервов чуть надменной девочкой с непробиваемой уверенностью в себе, зачастую давалось слизеринке дорогой ценой. Прежде всего, необходимостью подавить свою бьющую через край эмоциональность и, как следствие, бунтующим пожаром чувств внутри. Спасение же от этой разрушительной силы было только одно. Или, может быть, Равенна знала лишь этот способ – обрушить прожигающий злой огонь на других, позволив ему вырваться на волю и сжигать в своем пламени. Конечно же, тех, кого она любит всей силой своей темной души, способной выделять так немногих. Потому что никому иному ведьма просто не смогла бы показать свою истинную сущность.
Помолвка, разумеется, стала очередным испытанием выдержки Равенны. Но еще бОльшим испытанием оказались сочувствующие взгляды друзей, замаскированные вежливыми улыбками и округлыми фразами. Забини легко могла вынести откровенную зависть некоторых молодых особ, считающих Эйвери-младшего идеальной партией, пресыщенное довольство глав родов, лесть тех, кто только чудом присутствовал на сем мероприятии. Но фальшь со стороны близких, которую ведьма распознавала безошибочно, и жалость, которую она не могла принять в отношении себя, - все это выводило, заставляя холеные руки подрагивать, а дыхание углубляться и проходить рваными вдохами. Еще один успокаивающий взмах ресниц, завуалированное слово поддержки – и изящная девочка в серебристо-зеленом платье заорет на весь банкетный зал, чтобы все выметались прочь и оставили ее в покое. И, кажется, начнет швыряться изысканным хрусталем, уже не задумываясь о последствиях.
Забини понимала, что подобная истерика станет венцом ее карьеры и окончанием отношений со всеми родственниками вплоть до какой-нибудь семиюродной бабки с окраин Италии. Исключая, разумеется, Эллиота, который почти единственный откровенно сцеплял зубы и, кажется, едва сдерживался от нелицеприятных ответов на поздравления. А значит, необходимо было сконцентрироваться на чем-то ином, отвлечься от выискивания этих мягких, поддерживающих улыбок. И не дать им затянуть себя в опасный водоворот, необратимо прорвущийся на окружающих сметающим все приличия потоком. Хотя бы ради брата, если не ради себя самой.
Рейв втянула в себя воздух, осознанно медленно пропустив его через легкие, и чинно сложила руки на коленях. Все это время по-прежнему машинально улыбаясь (почти очаровательно) и говоря что-то, подходящее случаю. Взгляд девушки не спеша скользил по залу, минуя Терренса, Роуз, Энн… Каждого, чье лицо могло выразить больше, чем пристало этому насквозь фальшивому мероприятию. Но Скорпа он миновать не мог. Лицо друга попало в поле зрения ведьмы раньше, чем она смога отдать себе в этом отчет. И в тот же миг подсознание, измученное необходимостью подавлять себя, нашло лазейку. Равенна увидела Малфоя и что-то в ее голове замкнулось. Новым коктейлем эмоций: внезапным пониманием, детской обидой, взрослой ревностью, чувством собственничества и злостью. И больным откровением. Прежде всего, для нее самой.
Думала ли Рейв когда-нибудь, что однажды она станет миссис Малфой? Будет жить в фамильном особняке с белыми павлинами и выращивать цветы в старом розарии? Воспитывать детей с затейливыми именами, заниматься благотворительностью, коротать вечера со свекровью - женщиной, которая так часто бывала в их доме и чье имя младшая Забини научилась выговаривать почти так же рано, как имя матери? Думала ли? Нет, ни единого мига. Рейв еще в детстве приняла те правила их общей жизни, которые предложил Скорп. И всегда была ему верным другом и сестрой, по сути, хотя и не значилась ею по крови… Ни единого мига сомнений.  До этого самого момента, когда Забини увидела из самого центра своего внутреннего пожара теплое сияние Малфоя. Глубокое сияние человека, который счастлив и рад своей жизни, хотя и искренне опечален происходящим с подругой.
Злость накрыла ее с головой, отрешив от всех иных людей в зале. И Равенна вдруг отчетливо поняла, что во всем происходящем сейчас виноват только Скорпиус и никто иной. Это Малфой трусливо свернул с их возможной общей дороги, это он не смог вовремя понять, объяснить, доказать. Он должен был выбрать ее, Равенну, а не Роуз Уизли. Именно этого ждали их родители, именно этого, наверное, когда-то, до встречи с Люпином, ждала она.
Скорп сопровождал ее на первый Святочный бал, Скорп был ее верным спутником на вылазках в Хогсмид вплоть до старших курсов, основным партнером по танцам вне стен Хогвартса, компаньоном в прогулках по Косому переулку на каникулах между учебными семестрами. Если бы он сделал ей предложение, этот выбор одобрили бы обе семьи. И в жизни Равенны никогда не было бы ни Люпина, ни того накала чувств, которые он ей открыл, ни этих раздирающих сердце разочарований, когда ведьма сходила с ума от вынужденной разлуки с тем, кто стал центром ее существования. Она, несомненно, любила бы Скорпиуса, пусть и совсем иначе, чем Тедди. И, наверняка, была бы с ним счастлива. И сделала бы счастливым Малфоя. Потому что они вылеплены из одного теста и по одной форме. Они всегда понимали друг друга с полуслова, имели сходное восприятие жизни, воспитание, привычки, манеры, вкусы. Это было бы так же просто, как дышать. Но Скорп не заметил этого возможного витка судьбы и не сделал того крошечного шага в этом направлении, который всего-то и был необходим. Он виноват, виноват во всем! И в этой дракловой помолвке с Эйвери в первую очередь!
Не-на-ви-жу… Взгляд Рейв впился в Скорпиуса немым укором, кусая цепко и больно, как умела она одна. Уголок губ скривился в саркастичной злой улыбке. И с мрачной затаенной радостью, шевельнувшейся в глубине, ведьма увидела, как неуловимо, заметно лишь для очень немногих, меняется, словно бы выцветает, лицо друга. Вся изощренная прелесть этой ситуации была в том, что Малфою даже ничего не нужно было говорить. Он и без того чувствовал ее злую обиду, потому что они слишком хорошо знали друг друга. И винил себя. Несомненно. Даже если не понимал, за что. Забини сощурила глаза, помимо воли ощущая, как на нее снисходит успокоение и облегчение от того, что ее боль разделили, ломая пожар надвое и тем самым превращая его в тлеющие искры.
Поймав взгляд Скорпиуса, Рейв шевельнула губами, словно намереваясь что-то сказать. Но в итоге только на миг прикрыла глаза. То ли прося прощения за тот выплеск злости, который прорвался наружу заметно только для него, то ли давая понять, что прощает Малфоя за все и снова принимает привычные правила игры. Главное, что сейчас ведьме стало проще дышать и она вновь могла бороться за свое собственное будущее. И кажется, даже была близка к тому, чтобы взять себя в руки… Пусть Скорп будет счастлив с Роуз, пусть она будет стократ больше счастлива с Тедди, пусть Малькольм катится к драклу. Аминь.
В продолжение успокаивающей волны на подлокотник дивана рядом с Равенной опустился Эллиот. Тепло разлилось по телу, небрежно, словно котенка, потрепав по загривку и утонув в изгибе позвоночника. Вопреки тому, что брат отнюдь не дышал миром и спокойствием, его присутствие придало Равенне сил. Равнодушная оболочка, опустошенная эмоциональным пожаром, наполнилось жаждой жить и повернуть все в нужную ведьме сторону. На пепелище возвращались уверенность и хладнокровие – лучшие союзники в борьбе за свои собственные решения. Девушка скользнула ладонью по руке брата. Почти незаметно, стараясь не демонстрировать достойной публике больше, чем той нужно и можно знать.
- Причина и есть всего одна – верь в меня и в то, что я знаю, что делаю. И этого достаточно, - произнесла Равенна тихо, едва шевеля губами сквозь сверкающую на лице, ничего не значащую улыбку. Возможно, девушка бы добавила еще что-то, но на горизонте появился Малькольм, который наконец-то соизволил оторваться от Гидеона и, по всей видимости, решил осчастливить невесту своим присутствием. Диалог с братом пришлось отложить до поры до времени, потому как подобные темы лучше развивать тет-а-тет. И теперь Забини оставалось надеяться, что Эллиот ее не только слушал, но и услышал.
При взгляде в ее сторону, лицо Эйвери-младшего исказилось, разливая порцию бальзама по душе Рейв. Ведь Забини доподлинно знала, что послужило причиной этого кривого оскала, несомненно, должного означать вежливую светскую улыбку в адрес «дорогих гостей», окружающих невесту. Ведьма очаровательно, почти игриво улыбнулась, демонстрируя куда лучшее владение лицевыми мышцами, чем ее суженый, и взяла Линнетт под руку. Смотрела она при этом на Эйвери и, пожалуй, только он мог прочесть во взгляде Равенны куда больше, чем прочие участники сомнительного торжества. Потому что предназначался этот жест именно «любимому» жениху.
- Как прекрасно, дорогая, что ты согласилась быть свидетельницей на нашей свадьбе, - пропела девушка, наклоняясь ближе к подруге, но глядя по-прежнему на Малькольма. – Не сомневаюсь, что мистер Эйвери рад так же, как и я. – Равенна поцеловала Дэвис в щеку и легко вспорхнула с дивана. Тут же попав в цепкие лапы жениха, моментально сжавшего ее, как долгожданную новую игрушку – воодушевленно, нагло и совершенно по-собственнически.
- Буду счастлива станцевать с Вами первый танец, Малькольм. Девушки, Эллиот, прошу извинить, - выдавила из себя Забини почти нормальным голосом, направляя все силы на то, чтобы не дать мужчине придушить себя раньше, чем кончится праздник. Объятия суженого были слишком крепкими, а пожить пока еще хотелось.
При словах о ее прекрасном запахе Равенна приторно улыбнулась, не сопротивляясь и не пытаясь выразить свое отношение к тому, что Малькольм почти касался ее шеи на глазах у половины магического Лондона. Но в самой глубине темных глаз, куда, как смела надеяться ведьма, жених не составлял себе труда заглянуть, мелькнула злость. Плевать ему было на то, как она пахнет. Все это было только демонстрацией своей власти и, разумеется, ответным ходом на мелкую, по-детски простенькую шпильку Забини. Она посмела пригласить свидетельницей на их предполагаемую свадьбу не-чистокровную девочку, Эйвери же, в свою очередь, решил сделать больно Эллиоту – самому дорогому, кто есть в жизни Равенны. По крайней мере, насколько девушка могла видеть, смотрел ее драгоценный женишок в направлении старшего из отпрысков Забини. Что ж, это она ему запомнит.
- Не вдыхай слишком сильно, милый. Ты же знаешь, что самый нежный аромат у наиболее опасных цветов, - мягко произнесла Рейв, что при желании можно было принять за шутку. – Ты тоже вкусно пахнешь. Но, если ты не против, не буду акцентировать на этом внимание всех гостей и позволю себе наслаждаться ароматом на расстоянии, не наклоняясь к твоей шее.
Музыка заиграла, едва девушка завершила фразу, и пригласила двигаться в такт, совершая знакомые всем фигуры. Но если правила в танце и были очевидны, то только не для Малькольма. Он не позволил невесте сделать ни одного привычного па, заставляя следовать за движениями своих рук, уже, наверняка, оставивших синяк на спине. Забини сверкнула глазами, разглядывая ворот рубашки Малькольма и прерывисто дыша, словно норовистая лошадка, которую попытались взять под уздцы. Эйвери наклонился к уху Равенны, давая указания, и ведьма, вскинув голову, зло улыбнулась ему в ответ, не забыв кивнуть. Взывать к логике было бессмысленно, вырываться из рук жениха посреди торжества в честь помолвки - невозможно. А значит, оставалось только в очередной раз молча подчиниться. Это она запомнит ему тоже.
Уловить темп и направление танца, понятного только одному этому психу, получалось достаточно легко. Потому что без боли совершать можно было только те движения, которые хотелось Эйвери. Сопротивление грозило как минимум вывернутым запястьем. И Рейв сильно сомневалась, что это хоть на каплю приблизило бы их пару к классическим канонам вальса. Наверняка, траектория танца не изменилась бы, просто она заорала бы на весь зал от боли. Покориться было проще.
- Не понимаю, какое удовольствие в том, чтобы сталкиваться с другими парами. Всем и так известно, что, взяв фамилию Эйвери, я буду выполнять только твои желания и решения, - произнесла Рейв, почти касаясь уха Малькольма губами. – Только не забывай, что этой свадьбы не будет. Не увлекайся очень-то, а то вдруг понравится.
Слегка отстранившись от жениха, насколько позволяла его собственническая хватка, Забини попыталась заглянуть ему в глаза и найти в них заверение в том, что Малькольм не передумал и по-прежнему верен их общему решению расторгнуть помолвку. Слишком уж увлеченно Эйвери демонстрировал свою власть над ней, слишком много удовольствия получал от покорности невесты. И это не нравилось Рейв совершенно. Потому что к наслаждению привыкаешь очень быстро и порою его хочется продлить. Настолько хочется, что здравый смысл пасует.
Несмотря на то, что танец не доставлял девушке абсолютно никакой радости, Забини не была уверена, что обрадовалась смене партнеров, которая последует вновь достаточно быстро. Однозначного ответа от жениха, который, определенно, получал изощренное удовлетворение, испытывая ее терпение, ведьма так и не услышала, и закравшиеся опасения вспыхнули в ее душе с новой силой. В конце концов, Малькольму особенно нечего было терять. Пока его дражайшая Елена – Гэмп, он может позволить себе поиграться с кем-то другим. Почему бы не с Равенной, раз уж это так любопытно. Для Забини же перемена его намерений была крайне нежелательна. Ведь если мужчина все-таки решит заключить этот кратковременный союз (в длительности возможных брачных уз Рейв не сомневалась), предпринять что-то будет сложнее. А о том, что Малькольм может открыть ее планы главам родов, предварительно исключив свою вину в заговоре, даже думать не хотелось.
Найдя в себе силы поблагодарить жениха за танец, и, проводив его взглядом прищуренных глаз, девушка оказалась лицом к лицу со старшим Яксли. И тут же расслабилась в его руках, касание которых было совершенно иным. Ощущая такое знакомое тепло Терренса, Рейв слегка успокоилась, отпуская напряжение. Вернее, задвигая его в самый дальний уголок подсознания в ожидании, пока ее талию вновь не перехватит железная ладонь Малькольма.
- Терренс, рада вновь тебя видеть, - произнесла Забини, стараясь, чтобы выражение ее лица было не слишком уж довольным. Все-таки, ее суженый сейчас танцевал с другой и демонстрировать удовольствие от этого обстоятельства было не очень-то умно. Да и не прилично. – Эта помолвка, определенно, испытание моих нервов. Пожалуйста, порадуй меня тем, что все получится так, как мы запланировали, и этой дракловой свадьбы не будет. Потому что с фамилией Эйвери я не смогу прожить дольше пары дней. Или я прикончу Малькольма. Или, что гораздо реальнее, он меня.
Едва успев выслушать ответ и слегка успокоившись, Рейв была вынуждена вновь сменить партнера, следуя словам распорядителя. И следующее лицо заставило девушку улыбнуться шире. Теперь уже не скрывая откровенной радости, потому что в случае с братом она могла себе это позволить. Ощутив прикосновение родных ладоней, Забини даже на мгновение отключилась от обстановки, вспомнив, как они последний раз танцевали вместе – в солнечной Италии, на крыше палаццо, когда жаркий летний день уже клонился к закату. Как же давно это было, еще до встречи с Тедди, в год выпуска Равенны из Хогвартса. Разговаривать совершенно не хотелось. Рейв лениво прищурилась, словно мелкий хищник на солнце, и смотрела на брата с нежностью, отражение которой крайне редко можно было увидеть на ее лице. И реже всего подобный взгляд видел брат, хотя и был одним из немногих средоточий ее мира.
- Эл, - все-таки произнесла девушка, предчувствуя, что танец должен вновь смениться. – Обещай мне быть выше провокаций. Эйвери специально выводит тебя на эмоции, ему это доставляет удовольствие. Чем больше ты злишься, тем больше изощренной радости Малькольм получает. Верь, что все ненадолго. А если вдруг что-то пойдет не так, ты узнаешь первым. И тогда я уже не буду просить тебя держать себя в руках.

Пожалуй, на этом мероприятии все, включая Катрин, были нежеланными гостями. Более того, у Лотте создавалось впечатление, что на здесь не рады были никому, по крайней мере, сами виновники. Судя по всему, несчастным будущим молодоженам хотелось оказаться где-то в другом месте и больше никогда не видеть всех причастных. Впрочем, Катрин прекрасно понимала, что она могла додумывать. Так что женщина решительно отмахнулась от назойливой мысли, бросила короткий взгляд на Чарльза, который был прекрасен (как и всегда) и держался невероятно достойно даже в обществе идиотки-супруги. Женщина едва прищурилась и перевела взгляд на прибывающих гостей, опираясь левой рукой на предплечье своего сомнительного спутника.
И как раз в этот момент, к ним подошла прекрасная пара - Энн и Гидеон. Катрин хмыкнула, едва улыбнулась Гидеону и одарила Энн одной из самых фальшивых улыбок. Когда парочка отошла, Катрин мельком и скорее по привычке с нескрываемым удовольствием оценила филейную часть младшего Яксли и тут же повернулась к его старшему родственнику.
- Терренс, милый, я, конечно, не собираюсь стоять со свечкой у твоей постели, но ты не забывай, что встречаешься с моей племянницей, так что попробуй удержать себя в брюках и прекрати флиртовать со своими бывшими.
Женщина мило улыбнулась и проследовала к предназначенному для них столику. Шикарное убранство, богатый стол, замечательные наряды у жениха и невесты. В каждом элементе убранства зала женщина с едва уловимой тоской отмечала стиль Эйвери. Иногда слишком безупречный, иногда слишком богатый. Судя по всему, младший Эйвери унаследовал отцовскую тягу к демонстрации, а может даже к сверхдемонстрации всех своих достоинств (достоинств, по мнению самого демонстратора, разумеется). И во всем этом шике, как казалось француженке, абсолютно отсутствовала душевная составляющая. Более того, ей казалось, что она вновь вернулась во времена своей молодости и вновь оказалась не какой-то встрече богатых лицемеров в качестве элитной сопровождающей, которой после вечера могут и не заплатить.
Женщина отвлеклась абсолютно ото всех, ей было практически не интересно, что говорит Чарльз, ей было абсолютно все равно, что пытается сообщить гостям Забини. Она лишь смотрела на Равенну и Малькольма, лица которых выражали всю боль, которую им приходится пережить. И, как и прежде, Катрин не могла понять, кому она сочувствует больше. Красавице Равенне, которая, кажется, сможет попрощаться не только со своей девичьей фамилией, но и со своей карьерой, политической работой и Фламель еще знает с чем. Или же больше сочувствия вызывал Малькольм, который, кажется, потерял всю возможную уверенность в себе.
Катрин думала о несчастных молодых людях и во время их танца, и во время своего танца с Терренсом, хотя она и продолжала учтиво и очаровательно улыбаться. Она не переставала думать о судьбе Малькольма и тогда, когда оказалась в его крепких руках. Ей казалось, что от юноши исходила неприязнь ко всей ситуации, так что она решила поддержать мальчика.
- Не волнуйся, милый, Терренс обязательно что-нибудь придумает, а я еще раз поговорю с Чарльзом. Мы все исправим, - она в танце ласково коснулась ладонью щеки Малькольма и ей даже показалось, что он едва улыбнулся, хотя взгляд его черных глаз все еще оставался непроницаемым.